Двадцать лет спустя. Часть 1 - Страница 40

Поэтому, когда за десертом Портос по знаку д’Артаньяна отпустил лакеев и друзья остались вдвоем, д’Артаньян обратился к Портосу:

— А кто же будет вас сопровождать в поход, Портос?

— Конечно же, Мустон, — ответил спокойно Портос.

Д’Артаньян был поражен. Ему уже представилось, как переходит в скорбную гримасу радушная улыбка управителя.

— А ведь Мустон, — сказал д’Артаньян, — уже не первой молодости, мой милый; к тому же он разжирел и, может быть, утратил навык к боевой службе.

— Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет покинуть меня: он слишком меня любит.

«О, слепое самолюбие!» — подумал д’Артаньян.

— Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот добрый, храбрый, сметливый… как бишь его зовут?

— Планше. Да, он снова у меня, но теперь он больше не лакей.

— А кто же?

— На свои тысячу шестьсот ливров, — помните, те деньги, которые он заработал при осаде Ла-Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, — он открыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.

— Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?

— Он немножко напроказил и боится неприятностей.

И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.

— Да, милый мой, — сказал Портос, — что, если б кто-нибудь сказал вам в былое время, что Планше спасет Рошфора, а вы потом укроете его от преследования?

— Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.

— Совершенно верно, — согласился Портос, — но что не меняется или, вернее, что меняется к лучшему — это вино. Отведайте-ка испанское, которое так ценил наш друг Атос: это херес.

В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашнего меню, а также предполагаемой охоты.

— Скажи-ка, Мустон, — спросил Портос, — мое оружие в порядке?

Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.

— Ваше оружие, монсеньер? — спросил Мушкетон.

— Какое оружие?

— Да мои доспехи, черт возьми!

— Какие доспехи?

— Боевые доспехи.

— Да, монсеньер, — я так думаю, по крайней мере.

— Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?

— Вулкан.

— А самая выносливая?

— Баярд.

— А ты какую больше всего любишь?

— Я люблю Рюсто, монсеньер, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.

— Она вынослива, не правда ли?

— Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.

— Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.

— Значит, мы отправляемся путешествовать? — тревожно спросил Мушкетон.

Д’Артаньян, выстукивавший до сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.

— Получше того, Мустон! — ответил Портос.

— Мы едем в поход, сударь? — спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.

— Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! — ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.

Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые с красноватыми прожилками щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:

— На службу? На службу в королевской армии?

— И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений словом, будем вести прежнюю жизнь.

Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная «прежняя жизнь» и делала «теперешнюю» столь приятной.

— О, господи! Что я слышу? — воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.

— Что делать, мой милый Мустон! — сказал д’Артаньян. — Значит, судьба…

Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на «ты» и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.

— Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, — сказал Портос топом, которым Дон-Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.

Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу — голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.

На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфона, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.

— Но мне кажется, что прежде… — робко начал Мушкетон.

— О! — сказал д’Артаньян. — Нынче война ведется не так, как прежде. Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.

Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подтвердил ему все, что сказал д’Артаньян.

— Только, — прибавил он, — в этой войне пленников подчас вешают.

— Черт возьми, — сказал Мушкетон, — кажется, я все же предпочел бы осаду Ла-Рошели.

А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю, обошел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих борзых, свою свору гончих, Гредине — одним словом, все, чем он владел, наконец трижды угостил д’Артаньяна как нельзя более пышно и, когда тот стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.